Папа тебя любит, а ты его бесишь!

Дома у Федора развернулась жуткая драма, и теперь Федор был бездомным.

Началось все с того, что Никита Сергеевич мягко предложил сыну поехать на две недели в загородный лагерь для школьников. Михайлов-старший не настаивал, просто сообщил, что есть такой вариант, вдруг сыну там понравится? Ему хотелось взять небольшую паузу, побыть одному, ненадолго отдохнуть от липучего Феди.
Услышав про лагерь, Федя замер. Как правило, если Федор пытался склонить отца на свою сторону или чего-то добиться от него, он становился необычайно тихим, ласковым и кротко кареглазым.
Сейчас, когда он медленно развернулся к отцу, его глаза тоже были огромными, но плескалось в них что-то странное. Плохо сдерживаемое сумасшествие.
Федор молча сделал два широких шага назад: он планировал массированную атаку и для его маневров требовалась большая сцена.
Сначала он начал кусать губы и нервно переплетать пальцы. Болезненные движения его тонких кистей медленно, но неотвратимо передавались предплечьям. Федя созрел для истерики. Тихие, хриплые, звуки вырывались у него из горла. Волосы упали на лицо, а глаза намокли.
- Если хотел от меня избавиться, мог сказать прямо! Зачем же заходить издалека! -  вирус истерии поразил все существо Феди. Он дышал шумно и при каждом вздохе подвывал. Белые руки выкручивали друг друга, словно хотели изломать.
Никита, пытаясь остановить внезапный всплеск безумия, примирительно поднял ладони, но это не помогло.
Обычно сын с ним не ссорился, единственный крупный скандал Федор устроил в двенадцать лет, наотрез отказавшись идти в баню.
Сейчас Михайлов-старший оказался не готов к столь бурной реакции, но почему-то интуитивно перекрыл спиной дверь в ванную комнату, чтобы Федор не рванул резать вены. В том, что такой вариант возможен, Никита почему-то не сомневался. Видимо, сказался опыт жизни с блядской матерью блядского Федора.
Федя, поняв, что фокусы с самовредительством временно не доступны,  резко развернулся и метнулся к выходу. Когда он одевался, его движения выглядели неестественно, а дыхание вырывалось со свистом.
Схватив тубус, Федор развернулся к отцу. Губы Феди жестоко сжались, как у боксера, который добивает потрясенного соперника – Можешь радоваться, больше я тебе не помешаю. – он выбежал из дома.

Никита Сергеевич прикрыл глаза и пошел на кухню, чтобы выпить таблетку от головной боли. Что же. Хоть какое-то время он наконец-то сможет побыть один.   
Сначала Федор бежал, потом, устав, перешел на быстрый шаг. Чувства накатывали на него волна за волной. Он был в экстазе, и в то же время его душила боль. Из глаз бежали слезы, кончик носа порозовел.
Холодный осенний воздух медленно, но верно охлаждал разгоряченного подростка. Пришлось застегнуть пальто и завязать шарф. Теперь он выглядел не таким декадентским. Не в силах успокоиться, Федор все шел и шел. От дома он был уже далеко, впереди поблескивали городские фонари.
Федор устал. Заряд адреналина постепенно заканчивался. Забредя в какой-то двор, Федя плавно остановился у качелей.
Тяжело выдохнув, он раскрутил тубус и достал из него кусок ватмана. На ватмане красовалась гипсовая голова Цезаря. Политик хмурился. В Федином исполнении он обиженно, точно карапуз, оттопырил нижнюю губу. Чуть подумав, Федор открыл зубами маркер и подрисовал Цезарю усы, как у отца, после чего свернул ватман пополам и  сел на него.
Шумно выдохнув, Федя поставил тубус между ног и вытащил на свет литровую бутылку.

--------------

Федор, ссутулившись, сидел на двухместных качелях, что не так давно разместили на отремонтированной детской площадке. Он не раскачивался, был практически без движения. В правой руке Феди был зажат тонкий черный маркер: подросток творил.
Пальцы у Михайлова подмерзали, но алкоголь в крови помогал справиться с этой проблемой. Федя старательно выводил линии на крепких досках, что служили сиденьем. Федор с графической точностью вырисовывал обнаженную женщину. Ее ноги были широко раздвинуты, левая ладонь упруго сжимала тяжелую грудь. Чтобы украсить игровую площадку для малышей, лучше рисунка и не придумаешь.
––———————

Когда к Федору подошел какой-то парень, Федя медленно поднял голову. Визитер был ниже, но не выглядел испуганным. Федор с удовольствием рассматривал лицо нового мальчика. Тот показался Феде красивым.
Красота была универсальной валютой.
Михайлов смотрел на новоприбывшего снизу вверх:
- Привет. - Федя был дипломатом. Он допускал, что низкий парень мог быть лидером этого двора.
- Хочешь? - он мирно протянул бутылку низкому мальчику - Это "Свинорыловка".- Федя нежно улыбнулся. Выглядел он относительно спокойно, но глаза были влажными от слез.

Отредактировано Федор Никитич (2025-03-05 13:44:20)

- Что за «свинорыловка»? – с интересом приподнял русую бровь Тимофеев. – я такую не знаю.
- Твое счастье. Ответ ты увидишь в зеркале утром, если этой дрянью напьешься. Зато с копыт валит отлично. – в мире Федора это очевидное достоинство перевешивало все возможные недостатки.
- Называется «Портвейн», что-то вроде крепленого вина. Что-то вроде. Написано, что произведено в Твери, из местных сортов винограда… Да только нет в Твери виноградников. – он аккуратно протер горлышко бутылки бумажным платком.

Присяду? – он не дожидался разрешения и опустился рядом с пацаном.   
- Нет-нет-нет, не садись… - было поздно, парень сел рядом - …свежий маркер отпечатается. – Федор тяжело выдохнул. Ему хотелось пошутить что-нибудь скабрезное, но он не знал, как отреагирует собеседник. Неизвестно, какое у него чувство юмора, а на новый побег у Феди сил совсем не осталось. Ко всему прочему, пока Федор покидал отчий дом, он несколько раз упал и не совсем удачно. Сильно ныла щиколотка.  Не стоило рисковать, но тверской портвейн требовал хоть как-то отреагировать на случившееся:
- Но зато у тебя теперь всегда будет девушка… - голос у него стал совсем тихим, а голова низко опустилась – Извини. – он почувствовал себя виноватым. Чувство вины наложилось на чувство заброшенности и на глаза Михайлова снова навернулись слезы. Он надеялся, что за мутноватыми очками это не слишком заметно.
Неожиданно новый мальчик снял верхнюю одежду и накинул на плечи Феди. От удивления у Федора приоткрылся рот. Он никак не мог понять, что именно сейчас произошло.
- Эй!.. Ты что это? – мягкая куртка хранила чужое тепло и чужой запах. Приятный, чистый, с легкой примесью осени и сигарет.
Его будто укрыли пледом с грелкой. Зачем. Что это значит? Федя поднял на подростка удивленные и влажные, будто у жеребенка, глаза. Он внимательно смотрел на своего собеседника. Михайлов был наблюдателен и эмпатичен. В чертах и мимике владельца куртки он не заметил ни издевки, ни насмешки. Кажется… тот просто пытался его, Федю, согреть? Он бы приблизительно понял подобное от приятеля, но от собственного незнакомого человека этот бережный жест казался удивительным.
Мысль плохо укладывалась в голове, измученной нервным срывом. Он растерялся, и какое-то время бездумно смотрел перед собой. Когда Федя снова заговорил, его голос звучал как-то хрипловато:
- Так теплее… Но ты же сейчас заaaaмерrrrзнешь. Зачем так?  - он смущенно поставил бутылку Свинорыловки между коленей и чуть плотнее запахнул чужую куртку. 
.
Новый мальчик протянул ему сигареты. Видимо, его жест с курткой все-таки был проявлением заботы.
- Будешь? – перекинув рюкзак на колени, Валера достал пачку красного Дуката.
Михайлов кивнул и, взяв сигарету, достал из кармана зажигалку. Федя крутанул колесико и, выбив тонкое пламя, затянулся.
- Федор. – он протянул белую, длиннопалую, как у музыканта, кисть для рукопожатия и указал взглядом на бутылку, что была у него между ног.
- За знакомство.  - докурив, Михайлов звонким щелком пальцев отправил сияющий окурок в красивый полет. Детская площадка, чо. 
Закончив с сигаретой, он сделал большой глоток портвейна, снова протер стеклянное горлышко салфеткой,  и, зажмурившись, протянул бутылку новому мальчику.

- …сейчас. – Федя наклонился и запустил пальцы куда-то под самый низ своих джинс. Прошло несколько секунд и он, гибко вернувшись в горизонтальное положение, раскрыл ладонь. На молочной руке лежала самокрутка. Шуршащий звук зажигалки, и косяк замерцал огнем.
- Раскурим трубку мира? - мягко предложил  Михайлов. Он, с видимым удовольствием, сделал глубокую, крепкую затяжку - Держи. На двоих ничего особенного не будет…. – он протер мягкой салфеткой правую линзу очков. Почему-то запотела только одна. Вероятно, левой он слишком активно пялился на румяного мальчика .
- Косяк небольшой… У меня есть друг,  у него под травой сильно башню сносит вместе с фундаментом. Один раз я его с трудом от рокеров отодрал: он им средний палец показал. Рокеры  потом за нами еще целый квартал гнались. Хорошо, хоть у них байков не было, а то нам бы полный пиздец пришел…
Косячки Федя привык прятать очень аккуратно.  Все больше на себе: на белье, на пижаме, на носках. Он приклеивал их скотчем к изнанке одежды.  По неопытности он как-то раз убрал траву во внутренний карман рюкзака. Отец нашел траву под предлогом того, что искал дневник с оценками сына.
Никита отругал своего ребенка, после чего ушел, и с тоски выкурил косяк сам: 

Отредактировано Федор Никитич (2025-03-10 11:31:34)

- Я как тюлень, не замерзну.
На слове «тюлень», Михайлов мягко улыбнулся:
- Большое спасибо. Но если будешь замерзать, пожалуйста, скажи. Будет плохо, если твой альтруизм выйдет тебе боком. Но… спасибо еще раз. Мне теперь намного теплее.

- Ну ты, конечно… это пить…
- Гадость, да?  - тихо рассмеялся Федор – Мазохистское питье. Несколько глотков, и забываешь обо всех проблемах и болезнях. Знаешь, была раньше такая казнь: раскаленным оловом рот заливали… Она тебе теперь не страшна.  – Федя мягко взял бутылку и хорошенько отпил из нее.
Его глаза нашли глаза собеседника. Во взгляде Федора читалось не плохо замаскированное вежливостью безразличие, а неподдельный пытливый интерес. Рукопожатие Федора было под стать всему образу – аккуратно-крепким, сухим и в меру выдержанным. Темно-карие глаза с прищуром по-прежнему не отпускали глаз нового знакомого, принуждая к эмоциональному взаимодействию.

Ты покури, а я пас. Ничего личного, но мне че-то не хочется себя для новых ощущений на детской площадке открывать. Я лучше «Дукат».
- А ты умный.  – голос звучал взвешенно: мальчик Федору понравился.

Честно говоря, опасения Феди о том, что отец хочет отправить его на мороз, не были такими уж беспочвенными. За последний год он ловко сумел доставить отцу несколько крупных проблем. Федя не скандалил и не бунтовал, он просто играючи вляпывался в разное дерьмо, разбираться с которым приходилось Никите Сергеевичу.
Наказания Федя принимал безропотно, выглядел пристыженным и виноватым. Ему было жаль огорчать отца. Искренне раскаяние, впрочем, никак не мешало ему эти наказания игнорировать. Он проворно сбегал по ночам из-под домашнего ареста, а на смену изъятому электронному хламу без труда добывал запасной. Федор всегда был начеку и имел много схронов.
Он просто не мог взять в толк, какая отцу польза от того, что он Федя, после трех часов дня будет торчать дома, пока все остальные гуляют. Или какой смысл лишать его компа? Можно подумать, отец отнимает компьютер, чтобы самому за ним сидеть. Бред.
Подобная логика приводила к тому, что иногда угашенный в хлам Федя нарывался на неприятности. Но не унывал!
Унывал только Никита Сергеевич.
Федор выпустил терпкий дым через ноздри:
- Месяца три назад, мы с другом добили пиво четыремя штакетами на двоих. Что потом было... Я помню смазано. - Михайлов посмотрел на темное небо и начал медленно отталкиваться ногами от земли, приводя качели в движение.
- В общем, пришвартовало нас тогда крепко. И мы создали творческий союз. Я художник, а он поэт. - Федя повернулся к собеседнику и снова посмотрел на него. В теплых глазах Федора было столько удовольствия от чужого тепла и внимания, что казалось, будто его взгляд окатывает нежной волной все тело сидящего рядом подростка.
- Видел, на площади у памятника клоунский нос подрисован и написано "Ленин-членин"? Так вооот.. - по лицу Федора было сложно сказать, насколько он гордится результатом - ...а потом мы звали Ульяныча на новые свершения. Ну, типа Либерте, Эгалите, Фратерните*…  А потом нас упаковали и пытались пришить "мелкое хулиганство и употребление легких наркотических веществ..."
Он выдохнул и облачко пара выпорхнуло у него между губ.
- Но мне нет шестнадцати. - он иронично изогнул бровь и сделал затяжку - Так что пока я не "мелкий хулиган", а "трудный подросток". - Федя понимал, что все эти дела мало интересуют собеседника, но заткнуться было сложно: Федор еще ни с кем не обсуждал те события, а заботливый парень, укутавший его теплой курткой вызывал в Михайлове доверие.
- Все обошлось, но меня обязали ходить к психологу. И осталось у меня еще целых восемь ходок. Хотя теперь, если подумать, психолог этот... мимо. - он перестал раскачиваться и, прижавшись ближе к румяному подростку, отпил из горлышка Свинорыловку. Федор манипулировал нежно и совершенно естественно. Это было легко: невысокий мальчик вызывал в нем какую-то низкую симпатию.
- Ты, должно быть, совсем замерз из-за меня. - не отодвигаясь, Федя текуче попытался распахнуть куртку и вернуть ее владельцу – А у тебя что интересного за последнее время было?  - Федор снял запотевшие очки и беззащитно-близоруко посмотрел в лицо собеседнику.
– Я из Болталово. Пришел. Ты где-то здесь живешь. – слова должны были звучать вопросительно, но вместо этого казались утверждением – Пусти меня, пожалуйста, в свой подъезд. Я тихо переночую на девятом этаже и утром уйду. От меня не будет проблем.

* иск.фр. Свобода, Равенство, Братство.

Провинциальный памятник был небольшим: Ильич призывал народ к борьбе за коммунизм почти с высоты человеческого роста. Вместе с тем у Вождя народов был небольшой постамент. Это препятствие требовало определенных гимнастических усилий.

На приказ невысокого мальчика Федя даже не стал кивать, он спокойно и уверенно приступил к выполнению.
"Зачем в подъезд? О! Неужели? Неужели... Господи, пусть будет так!.."
Федор одновременно и молился всем святым, и рассчитывал на свое обаяние. Пьяный Федя был вообще неотразим.
Бутылку он легко убрал за полы пальто и уютной куртки, а косяк докурил одной глубокой, отточенной затяжкой, после чего затушил его о качели.
Новый знакомый приблизился к миниатюрной женщине, что только что вышла из подъезда.
«Мать»
Федор напрягся. Он не был аутсайдером, в школе его любили. Если подумать, он мог бы позвонить кому-нибудь из своих друзей или приятелей, напроситься на ночевку. Но Федор не хотел. Было поздновато, само собой, родители друзей, которых не предупредили заранее о визите Феди, захотят узнать у Никиты Сергеевича, все ли нормально.
А все не нормально. Совсем ненормально.
Михайлов не хотел подставлять товарищей. Не хотел разговаривать с отцом. Он устал. Его нервная система, что держалась только на стимуляторах, грозилась в обозримо будущем обрушиться совсем.
Федор внимательно смотрел своим каштановым глазом за поведением невысокого мальчика. Кажется, тот пытался что-то утрясти с матерью.  Федя не пялился в упор, со стороны могло показаться, что он смотрит вообще куда-то мимо, но на самом деле, он не выпускал из вида заботливого ровесника.
Наконец, румяный парень подошел и расслабленно улыбнулся.

- Пошли, переночуешь у нас. У нас котлеты есть.
«Да, да, да! Спасибо, Боже, спасибо, да!»
Михайлов ощутил обжигающую волну счастья. Он одновременно и ждал такое развитие событий, и старался особо не надеяться на него. Последние несколько минут, Федя чуть-чуть заигрывал, полуосознанно стремясь очаровать собеседника.
- Ох!.. – Михайлов изобразил удивление. Это удалось легко, поскольку он действительно был благодарен новому знакомому и Федору хотелось остаться в его компании - …спасибо тебе. Ты мне очень помогаешь.  – последняя фраза прозвучала совсем тихо - …выручаешь.
Подросток встал, аккуратно убрал бутылку обратно в тубус и отлепил от качелей ватман с усатым Цезарем. Судьба портрета была печальна: проходя мимо мусорных баков, художник равнодушно отправил свое творчество на помойку.

Милый Федя покорно шел за своим покровителем. Поравнявшись с этим уверенным в себе человеком, Михайлов притормозил. Дверь подъезда, защищённая кодовым замком, создала естественную паузу.
- У тебя дома кто-то есть? – Федор говорил тихо: губы замерзли, потемнели и слушались плохо.
Федор надеялся, что в квартире его спасателя не было посторонних людей. Братьев, сестер, теть и бабушек. У Михайлова совсем не осталось сил на притворство. С румяным подростком они уже успели познакомиться: невысокий ровесник успел узнать, что Федор – туповатый парень с гнильцой и бутылкой за шиворотом.
Улыбаться чужим родственникам, стараясь сказаться для них воспитанным и прилежным школьником, Федя сегодня не мог.

Когда новый знакомый предложил Федору помыться, тот растерялся. Он что, так плохо выглядит и пахнет, что его с порога гонят в ванную. Тут собеседник закончил мысль, и Михайлов успокоился, хотя и ощущал некоторую неуверенность. Пока он планировал ночевать на лестнице, где тепло от батарей, его этот вопрос не интересовал. Теперь, когда Федя оказался в гостях, ему действительно стоило привести себя в порядок. Он ласково улыбнулся:
- Спасибо. – Михайлова тронуло, что ровесник ведет себя так заботливо, особенно учитывая, что они познакомились минут двадцать назад.
Я тогда фильм какой-нибудь поищу. У меня только боевики и ужасы, ты что больше любишь?

«Порно» - надо сказать, давно обнаруженная и отлично выученная коллекция отца уже успела слегка надоесть, но Федор все равно не утратил к ней нежности.
Федя спокойно улыбнулся и мягко ответил:
- Ужасы.  – пугаться весело. А еще во многих слешерах девушки часто раздевались, перед тем как умереть. Милое и наивное зрелище, не сравнимое с реальным сексом, однако по-прежнему доставляющее.
Михайлов вежливо осматривался. Квартира казалась уютной, вокруг чувствовалась женская рука.
«Его отец космонавт: улетел за три пизды, но обещал вернуться. Или капитан дальнего плаванья, уплывший к ебеной матери. Наверняка, жуткий ублюдок…»
Федор тяжело выдохнул и, разувшись, поставил тубус между ног. Перед тем как аккуратно повесить пальто на вешалку, которую он обнаружил по правую руку, Федя достал из кармана кое-какие свои мелочи.
- Ты поздно возвращался домой. Учишься во вторую смену или чем-то занимаешься? – Михайлов плавно оперся лопатками о стену. Он ждал, пока хозяин дома принесет ему вещи. Да и нехорошо сразу занимать чужую ванную: новому знакомому захочется вымыть руки. А видеть плескающегося Федора не захочется.
- …я с отцом закусился. В последнее время дела у меня неважно… История с памятником – это вершина айсберга. – звучало так, словно в неприятностях Феди был виноват злой рок, а не он сам.
Федор пригладил блестящие волосы.  Михайлов заметил торопливый жест: его собеседник перекрестился, глядя на небольшое распятие. Федя не хотел, чтобы знакомый видел его взгляд, поэтому он опустил ресницы, снял очки и принялся сосредоточенно вытирать линзы краешком свитера.
Плюшевый мальчик с красивым лицом вызывал симпатию. Он привлекал Федора как внешне, так и внутренне: мало кто будет так заботиться о совершенно незнакомом пьяном придурке.
Михайлов не хотел расстраивать гостеприимного подростка. Федя боялся, что если он попытается сделать вид, будто не видел этот жест или попробует изобразить расположенность к Иисусу, красивый мальчик прочитает по его глазам ложь. Он казался очень сообразительным.
Если бы Федор верил в Бога, он, пожалуй бы, изредка молился, но в Нижних Шпалах и вокруг них Бог жил только в слабых старушечьих головах и позерах, типа Никиты Сергеевича. Ни полиции, ни Федору, ни его друзьям Бог был не нужен в их жизни и выполнении их простых взаимовраждебных обязанностей.
Федя аккуратно достал из тубуса бутылку и сделал хороший глоток:
- Я тогда здорово вляпался… «Вооруженное нападение на сотрудника полиции при исполнении Степана Дмитриевича Зуева, с последующим ножевым ранением».  - Михайлов повесил тубус на ручку двери и устало водил длинной ногой по линолеуму – Зуев-хуев. – интеллигентно подытожил Федя.

Отредактировано Федор Никитич (2025-04-05 14:30:30)

Федор принял одежду, что приятно пахла чистотой и благодарно улыбнулся.
- Спасибо.
Уже в ванной комнате он удивленно обнаружил, что вдобавок к пижаме шло новое белье. Михайлов был достаточно чистоплотен, на все ночевки он всегда брал кучу личных предметов, чтобы после душа выглядеть свежим и ухоженным. Но чтобы с этой задачей справлялся его новый знакомый… Неожиданно.  Заботливая предусмотрительность очаровала Федю. Он не мог представить, чтобы кто-то из его друзей повел себя подобным образом. Когда Федор в первый раз сбежал из дома, друзья носили ему бутерброды, одеяла и разводили костер, чтобы Михайлов не мерз. Но мысль о том, что Феде будет нужно  полностью переодеться, никому в голову не приходила. А тут… Откуда вообще взялся этот симпатичный подросток?
Наверное, когда он вырастет, устроится соцработником. А Михайлов к этому времени окончательно сопьется и сбомжуется. Отец все имущество отпишет церкви, а Федя будет бродить по темным улицам, собирая алюминиевые банки и картон. И вот они с этим встретятся с этим красивым мальчиком – тогда уже мужчиной… Может быть, новый знакомый его даже вспомнит, и отведет в ночлежку, чтобы накормить…
Федор уныло снял очки и перешагнул бортик ванны.
Тепло воды расслабило его.
Федор неспешно мылся. Правая рука, укутанная мыльной пеной, медленно водила по влажной коже. Ему было хорошо. Холод, истерика и меланхолия медленно соскальзывали с тела вместе с горячей водой.
Худая кисть мягко коснулась паха. Он шумно выдохнул и запрокинул голову. Тепло уже давно приятно пульсировало между ног, но культурного выхода ему не было.
Федя прикрыл глаза, пальцы пробежали вниз, между ног. Горячая нежность разливалась по всему телу. Он выпустил себя, ему нравилось находиться в полу-возбужденном состоянии: портвейн сильно притупил его восприимчивость.
Мммм. У нового мальчика тоже есть член. Такой же чувствительный… Интересно, как он отреагирует, если коснуться языком краешка головки?
Федор слабо улыбнулся, подставляя лицо струям душа.
Он не столько осознал, сколько едва уловимо почувствовал свое желание.

В своей ориентации Федор был уверен: у него уже было несколько женщин. К своим пятнадцати Феди был растлен морально и совершенно развращен физически. Его не испугали новые мысли, он спокойно списал их на алкоголь и жгучую благодарность.
Михайлов вышел из ванны и завернулся в махровое полотенце и надел на себя чистую пижаму. Запах был очень приятный.

Выйдя из ванной комнаты, Михайлов прислонился спиной к стене, не решаясь идти вглубь квартиры. Федор переступил с ноги на ногу: подвергнутая лодыжка сверкнула болью. Портвейн служил анестетиком, но подросток понимал, что утром сустав даст о себе знать. Федя плавно согнул одну ногу в колене и уперся стопой в стену, точно продажная девочка в ожидании клиента. Вульгарность позы компенсировалась невинностью одежды – уютная пижама -  и аристократичностью лица. Очки в круглой оправе придавали Феде беззащитный вид, а мягкий, глубокий взгляд карих глаз сулил приобщение к какой-то чувственной тайне,  а не бульварную разнузданность.
Федор сделал медленное движение бедрами, будто находился в каком-то нежном томлении, но на самом деле, он лишь придавал себе устойчивости, чтобы опорная нога стояла ровнее.
- Не волнуйся, ничего там особенного не было. - ему не хотелось, чтобы красивый мальчик выставил его на мороз, решив, что Михайлов жестокий поганец. Поганец - да, но в целом, безобидный.
- Гордиться тут нечем... - ему хотелось поделиться пережитой печалью с хозяином дома. Тот был незнакомым, ему было легко открыться, не переживая об осуждении. Ровесник казался Михайлову добрым человеком, который, скорее всего, не станет его сильно стыдить и оскорблять. Наверное. Но если что, всегда есть подъезды с батареями.
Лицо Федора стало чуть грустнее. Он перевел взгляд на бронзовый плеер, что лежал неподалеку:
- Что ты слушал?
Тут Михайлов увидел нового знакомого в домашней одежде. Футболка с бурундучками. Сердце Федора сжала острая нежность. Ровесник выглядел настолько уязвимо, мило, почти по-детски. Его друзья даже дома носили выцветшие грязно-черные толстовки с «Продиджами», «Арией» или просто с черепами. В жару они одевались в жеваные футболки все того  же пыльно-черного цвета. Постоянство – символ преданности любимым музыкантам. А тут… Гаечка. У Феди пересохло в горле от восторга, что вызывала эта юная невинность.
Сам Федор одевался, как щеголь. Прежде чем оказаться в уютной пижаме нового знакомого, он снял с себя красивый тонкий свитер с воротником прямо под горло. Свитер шел Федору. Он подчеркивал длину его шеи и идеальную линию нижней челюсти. Федор одевался, как Высоцкий.

Новый знакомый выглядел настолько по-детски хорошо, что у Федора перехватило дух.
- Ты что, ешь их без всего?  Они пахнут обалденно. - он широко и нежно улыбнулся, с теплотой глядя на хозяина дома – Градусов… Думаю, около пятнадцати. Хочешь? - Федор гибко лег на диван, возле ровесника.
- Неси пиво.  – Федя плавно растянулся на диване. Прежде чем он отпустил собеседника на поиски пива, он успел положить ему голову прямо на колени. Федору стало хорошо. Он давно не чувствовал подобной заботы. Это было так приятно… Новый мальчик очаровал Михайлова.
- Знаешь, что сказал моему отцу психолог, к которому меня закинули? – он немного помолчал. Федор понимал, что у него  развязался язык, но у него не было сил остановить этот поток мыслей. Он ни с кем не обсуждал все случившееся, а красивый мальчик расположил к себе Михайлова. События последних недель его тяготили. Новый знакомый вызывал мучительное доверие. Федор угадывал, что он загружает хозяина дома, но заткнуться было сложно. Краем сознания Федя подумал, что он постарается ровеснику как-нибудь отплатить.
- Ситуация хэлп, ситуация сос, вы слегка пидарас и чуть-чуть хуесос.  – темные глаза Михайлова лукаво блестели. Он совершенно спокойно шутил насчет своего женственного вида. Если кто-то называл его пидорасом, Федя мягко обвивался вокруг своего друга Ивана и весело отвечал: «Да, и что ты мне сделаешь, козел?»
Обычно Михайлова защищали его друзья. Если же Федор был один, он коротко бросал «От педика слышу!» и бежал прочь. Он хотел шутить, а вот по ебалу получать не хотел.
Иван все это воспринимал флегматично. Он давно привык к фокусам друга.
Федя никогда не рассказывал Ивану о своих любовных похождениях. Это было бы ужасно: первой любовью Федора была Раиса, мать Ивана. Мысль о том, что Раиса обладала местом, которым она могла создать Ивана, заставляла колени Федора дрожать, а ноги подгибаться. 
- Я тоже люблю такую музыку. – он снова улыбнулся, показав крупные белые зубы – Можем слушать ее вместе. У тебя есть проигрыватель?
Федор упруго растянулся на диване. Он расслабился и отдыхал: жилье нового знакомого было уютным:
- У тебя хорошая квартира. В ней… так комфортно. Сколько тебе лет? Да, конечно, включай... - Федя перевернулся на живот и уперся подбородком в согнутые в локтях руки. Расслабленные кисти послужили опорой для острого подбородка.
Федя был опытен. И чуток.
Михайлов улыбнулся самым краешком рта, вновь принуждая собеседника смотреть ему прямо в глаза. Федя хотел опутать его своим теплом, нежностью и кошачьей улыбкой.
Он угадывал, что ровесник невинен.
Возможно, Феде не хватало сообразительности и быстроты мышления , но эмпатия у него была прокачана. Где-то он читал, что люди, у которых были слишком горячие родители, вырастали очень чуткими. Скажешь или сделаешь не то, что нужно, будешь наказан. Быстро. Стремительно.
Федю горячие родители стали наказывать очень рано. Михайлов-младший рос необычайно восприимчивым. Мать могла отшлепать его за тот или иной проступок, а отец не бил – за исключением того случая с «сахавом», но громко ругался. Маленький Федя считал большим достижением, что он не писал в штаны, когда на него лаял отец.
----------------------
У Феди был интернет. И была смекалка. Он писал молодым женщинам, что ему восемнадцать. Он мягко очаровывал их: где нужно был трогательно нежен, где нужно, изображал неумелую мужественность, порой был инфантилен. Манипуляции приводили к тому, что некоторые женщины купались на его песни. Когда они понимали, что Федору нет восемнадцати, было уже поздно.
Одна из его любовниц бесконечно долго истязала его лаской, пока он не вызубрил наизусть 134 статью ук РФ. Федя статью выучил, но своих действий не прекратил.
О своих похождениях он никому не сообщал, даже своему лучшему другу Ивану. Он считал, что то, что происходит между мужчиной и женщиной должно оставаться в тайне.
Пока приятели возбужденно расписывали как и кого они потискали в свободной квартире, Федя тактично молчал. В его спокойном молчании правды было больше, чем во всех росказнях приятелей. Если кто-то задавал вопросы, Федор уклончиво отвечал: "Всякое бывало'. Он отлично понимал, что огласка может доставить его женщинам множество проблем. Да и к чему эти глупые сальные сплетни о девушках,  если ты уверенный в себе мужчина.
Общение с новым мальчиком будило в Феде что-то низменное, что-то горячее.
Но сейчас, наедине с этим хорошеньким мальчиком, Феде хотелось ворковать и… Что-то еще. Красивый, явно девственный. Все на пломбах с завода.
- Неси пиво, ставь кино и иди сюда. - теплая кошачья грация призывала хозяина дома сесть как можно ближе.

Отредактировано Федор Никитич (2025-04-09 20:05:32)

Михайлов благодарно кивнул, приподнялся на локтях и взял чашку с пивом. Федя всегда спокойно мешал алкоголь. Он знал, что чем меньше у тебя денег, чем проще усвинячиться в говнину. У Михайлова было много важных расходов, но временами отец наказывал его, лишая карманных денег. Тогда поганый сын брал деньги из отцовских карманов сам. Никита это мелкое воровство не замечал: Федор ходил за ним с грустным видом и постоянно канючил, что ему нужно купить карандаши, учебники и морскую свинку. Мысль о морской свинке приводила Никиту Сергеевича в такое уныние, что он предпочитал снять с сына штрафные санкции, только бы не слушать больше это нытье про вонючую свинку.

Михайлов-младший рассматривал белую кружевную пену в своей чашке:
- Хмм… За знакомство мы уже пили на качелях.  – он поднял на собеседника большие темные глаза и сел ровно – Меня по-прежнему зовут Федор. – Федя мягко приблизился к лицу ровесника, плавно сокращая дистанцию между ними – А тебя. Как зовут тебя. – голос звучал хрипловато. Михайлова окружало сладкое облако: перед тем, как идти мыться, он взял из кармана пальто крохотный пузырек своего парфюма. Пузырек всегда путешествовал вместе с Федей.
«Ты зачем выебываешься, даун? Думаешь, его хорошее воспитание помешает дать тебе в торец?»
Федор отлично знал, что собеседник может быть сильным, как атлет. Вес – хорошее преимущество. Сцепишься с таким в драке, и с ужасом понимаешь, что под милым животиком твёрдые как камень мышцы, вполне способные раздавить. И будет этот румяный силач трепать более легкого противника, как терьер крысу. А еще такие люди всегда быстрее, чем кажутся, и набрав скорость готовы сносить все на своем пути.
Единственный способ спастись – бегать быстрее. Да только бежать-то некуда…
Федор давно знал, что он тупой, но даже его самого порой восхищала глубина собственной тупости.

Феде захотелось курить. Он толком не мог понять причину своего обострившегося кокетства. Курить в  чужом доме нельзя, а выходить на холод было лень. Федор машинально коснулся кончиком языка нижней губы. Он умел ловко перемещать сигарету из одного уголка рта в другой. Языком.
Тяжело выдохнув, он нахмурился и сел ровнее:
- Но поскольку официальное знакомство состоялось только сейчас, то выпьем еще раз. – Михайлов широко улыбнулся и в несколько глотков выпил полчашки пива.
- Хорошо, что нам нравится одна музыка… Только послушать, наверное, получится уже завтра или потом. – откуда взялось «потом» он не знал, но решил не зацикливаться – Сегодня-то уже поздно, соседи начнут железными кружками по батареям стучать.  – Федя по-прежнему улыбался – Всегда отрадно найти человека с похожим музыкальным вкусом. Все равно в нашу глушь из музыкантов только Игорь Растеряев со своей гармошкой приезжает… Только и остается, что слушать записи. – он снова расслабился и откинулся на спинку дивана – Это всегда приятнее в хорошей компании.
Федор залез на диван с ногами и скрестил их по-турецки, так он мог взять тарелку с котлетами. Несколько мгновений Михайлов смотрел на красивую еду. Она выглядела, как произведение искусства, даже жаль уничтожать что-то настолько идеальное. Подросток взял приборы и решительно отрезал кусочек. Котлета не подвела: на вкус она оказалась такой же совершенной, как и на вид.

- Ты сам учился рисовать, или?.. очень круто получается, я, наверно, джинсы стирать не буду.
- А, тот рисунок, что тебе джинсы изгадил… - он рассмеялся – Можешь мне отдать, я выстираю… Спасибо. Нет, не сам. Учусь у одного зануды. – сейчас болтливый Федя отвечал медленно, во рту была котлета, а говорить с полным ртом неприлично.

- Психологи, они такие. Меня тоже как-то водили...
- Психологи – пиздаболы. – поделился своим авторитетным мнением Федор – Считаю, всю их деятельность давно пора было запретить Женевской конвенцией… Ты не показался мне заносчивым, нет, совсем нет. – он медленно, но верно доел котлету – Со мной, во всяком случае, ты крутой. А насчет правильности… - Михайлов тихо допил пиво – Я могу тебя со своими друзьями познакомить, они все, как один, раздолбаи отмороженные, зато веселые. Будешь этот кружок  смешных второгодников воспитывать…
Федор прекрасно расслышал вердикт психолога «нет друзей». Предложение воспитывать его придурков-друзей было тактичным вариантом исправить ситуацию.
Не собираясь заострять внимание на сказанном, он оставил сверстнику время на размышления. Федор указал взглядом на тарелку с котлетами:
- Будь добр, положи мне еще одну: они возмутительно вкусные. Твоя мама отлично готовит. - "Федор-бомж" временно метаморфировал в "Федора Светского". Такое с ним бывало во время еды и контролировалось плохо.

Отредактировано Федор Никитич (2025-04-10 22:13:19)