Папа тебя любит, а ты его бесишь!

Дома у Федора развернулась жуткая драма, и теперь Федор был бездомным.

Началось все с того, что Никита Сергеевич мягко предложил сыну поехать на две недели в загородный лагерь для школьников. Михайлов-старший не настаивал, просто сообщил, что есть такой вариант, вдруг сыну там понравится? Ему хотелось взять небольшую паузу, побыть одному, ненадолго отдохнуть от липучего Феди.
Услышав про лагерь, Федя замер. Как правило, если Федор пытался склонить отца на свою сторону или чего-то добиться от него, он становился необычайно тихим, ласковым и кротко кареглазым.
Сейчас, когда он медленно развернулся к отцу, его глаза тоже были огромными, но плескалось в них что-то странное. Плохо сдерживаемое сумасшествие.
Федор молча сделал два широких шага назад: он планировал массированную атаку и для его маневров требовалась большая сцена.
Сначала он начал кусать губы и нервно переплетать пальцы. Болезненные движения его тонких кистей медленно, но неотвратимо передавались предплечьям. Федя созрел для истерики. Тихие, хриплые, звуки вырывались у него из горла. Волосы упали на лицо, а глаза намокли.
- Если хотел от меня избавиться, мог сказать прямо! Зачем же заходить издалека! -  вирус истерии поразил все существо Феди. Он дышал шумно и при каждом вздохе подвывал. Белые руки выкручивали друг друга, словно хотели изломать.
Никита, пытаясь остановить внезапный всплеск безумия, примирительно поднял ладони, но это не помогло.
Обычно сын с ним не ссорился, единственный крупный скандал Федор устроил в двенадцать лет, наотрез отказавшись идти в баню.
Сейчас Михайлов-старший оказался не готов к столь бурной реакции, но почему-то интуитивно перекрыл спиной дверь в ванную комнату, чтобы Федор не рванул резать вены. В том, что такой вариант возможен, Никита почему-то не сомневался. Видимо, сказался опыт жизни с блядской матерью блядского Федора.
Федя, поняв, что фокусы с самовредительством временно не доступны,  резко развернулся и метнулся к выходу. Когда он одевался, его движения выглядели неестественно, а дыхание вырывалось со свистом.
Схватив тубус, Федор развернулся к отцу. Губы Феди жестоко сжались, как у боксера, который добивает потрясенного соперника – Можешь радоваться, больше я тебе не помешаю. – он выбежал из дома.

Никита Сергеевич прикрыл глаза и пошел на кухню, чтобы выпить таблетку от головной боли. Что же. Хоть какое-то время он наконец-то сможет побыть один.   
Сначала Федор бежал, потом, устав, перешел на быстрый шаг. Чувства накатывали на него волна за волной. Он был в экстазе, и в то же время его душила боль. Из глаз бежали слезы, кончик носа порозовел.
Холодный осенний воздух медленно, но верно охлаждал разгоряченного подростка. Пришлось застегнуть пальто и завязать шарф. Теперь он выглядел не таким декадентским. Не в силах успокоиться, Федор все шел и шел. От дома он был уже далеко, впереди поблескивали городские фонари.
Федор устал. Заряд адреналина постепенно заканчивался. Забредя в какой-то двор, Федя плавно остановился у качелей.
Тяжело выдохнув, он раскрутил тубус и достал из него кусок ватмана. На ватмане красовалась гипсовая голова Цезаря. Политик хмурился. В Федином исполнении он обиженно, точно карапуз, оттопырил нижнюю губу. Чуть подумав, Федор открыл зубами маркер и подрисовал Цезарю усы, как у отца, после чего свернул ватман пополам и  сел на него.
Шумно выдохнув, Федя поставил тубус между ног и вытащил на свет литровую бутылку.

--------------

Федор, ссутулившись, сидел на двухместных качелях, что не так давно разместили на отремонтированной детской площадке. Он не раскачивался, был практически без движения. В правой руке Феди был зажат тонкий черный маркер: подросток творил.
Пальцы у Михайлова подмерзали, но алкоголь в крови помогал справиться с этой проблемой. Федя старательно выводил линии на крепких досках, что служили сиденьем. Федор с графической точностью вырисовывал обнаженную женщину. Ее ноги были широко раздвинуты, левая ладонь упруго сжимала тяжелую грудь. Чтобы украсить игровую площадку для малышей, лучше рисунка и не придумаешь.
––———————

Когда к Федору подошел какой-то парень, Федя медленно поднял голову. Визитер был ниже, но не выглядел испуганным. Федор с удовольствием рассматривал лицо нового мальчика. Тот показался Феде красивым.
Красота была универсальной валютой.
Михайлов смотрел на новоприбывшего снизу вверх:
- Привет. - Федя был дипломатом. Он допускал, что низкий парень мог быть лидером этого двора.
- Хочешь? - он мирно протянул бутылку низкому мальчику - Это "Свинорыловка".- Федя нежно улыбнулся. Выглядел он относительно спокойно, но глаза были влажными от слез.

Отредактировано Федор Никитич (2025-03-05 13:44:20)

- Что за «свинорыловка»? – с интересом приподнял русую бровь Тимофеев. – я такую не знаю.
- Твое счастье. Ответ ты увидишь в зеркале утром, если этой дрянью напьешься. Зато с копыт валит отлично. – в мире Федора это очевидное достоинство перевешивало все возможные недостатки.
- Называется «Портвейн», что-то вроде крепленого вина. Что-то вроде. Написано, что произведено в Твери, из местных сортов винограда… Да только нет в Твери виноградников. – он аккуратно протер горлышко бутылки бумажным платком.

Присяду? – он не дожидался разрешения и опустился рядом с пацаном.   
- Нет-нет-нет, не садись… - было поздно, парень сел рядом - …свежий маркер отпечатается. – Федор тяжело выдохнул. Ему хотелось пошутить что-нибудь скабрезное, но он не знал, как отреагирует собеседник. Неизвестно, какое у него чувство юмора, а на новый побег у Феди сил совсем не осталось. Ко всему прочему, пока Федор покидал отчий дом, он несколько раз упал и не совсем удачно. Сильно ныла щиколотка.  Не стоило рисковать, но тверской портвейн требовал хоть как-то отреагировать на случившееся:
- Но зато у тебя теперь всегда будет девушка… - голос у него стал совсем тихим, а голова низко опустилась – Извини. – он почувствовал себя виноватым. Чувство вины наложилось на чувство заброшенности и на глаза Михайлова снова навернулись слезы. Он надеялся, что за мутноватыми очками это не слишком заметно.
Неожиданно новый мальчик снял верхнюю одежду и накинул на плечи Феди. От удивления у Федора приоткрылся рот. Он никак не мог понять, что именно сейчас произошло.
- Эй!.. Ты что это? – мягкая куртка хранила чужое тепло и чужой запах. Приятный, чистый, с легкой примесью осени и сигарет.
Его будто укрыли пледом с грелкой. Зачем. Что это значит? Федя поднял на подростка удивленные и влажные, будто у жеребенка, глаза. Он внимательно смотрел на своего собеседника. Михайлов был наблюдателен и эмпатичен. В чертах и мимике владельца куртки он не заметил ни издевки, ни насмешки. Кажется… тот просто пытался его, Федю, согреть? Он бы приблизительно понял подобное от приятеля, но от собственного незнакомого человека этот бережный жест казался удивительным.
Мысль плохо укладывалась в голове, измученной нервным срывом. Он растерялся, и какое-то время бездумно смотрел перед собой. Когда Федя снова заговорил, его голос звучал как-то хрипловато:
- Так теплее… Но ты же сейчас заaaaмерrrrзнешь. Зачем так?  - он смущенно поставил бутылку Свинорыловки между коленей и чуть плотнее запахнул чужую куртку. 
.
Новый мальчик протянул ему сигареты. Видимо, его жест с курткой все-таки был проявлением заботы.
- Будешь? – перекинув рюкзак на колени, Валера достал пачку красного Дуката.
Михайлов кивнул и, взяв сигарету, достал из кармана зажигалку. Федя крутанул колесико и, выбив тонкое пламя, затянулся.
- Федор. – он протянул белую, длиннопалую, как у музыканта, кисть для рукопожатия и указал взглядом на бутылку, что была у него между ног.
- За знакомство.  - докурив, Михайлов звонким щелком пальцев отправил сияющий окурок в красивый полет. Детская площадка, чо. 
Закончив с сигаретой, он сделал большой глоток портвейна, снова протер стеклянное горлышко салфеткой,  и, зажмурившись, протянул бутылку новому мальчику.

- …сейчас. – Федя наклонился и запустил пальцы куда-то под самый низ своих джинс. Прошло несколько секунд и он, гибко вернувшись в горизонтальное положение, раскрыл ладонь. На молочной руке лежала самокрутка. Шуршащий звук зажигалки, и косяк замерцал огнем.
- Раскурим трубку мира? - мягко предложил  Михайлов. Он, с видимым удовольствием, сделал глубокую, крепкую затяжку - Держи. На двоих ничего особенного не будет…. – он протер мягкой салфеткой правую линзу очков. Почему-то запотела только одна. Вероятно, левой он слишком активно пялился на румяного мальчика .
- Косяк небольшой… У меня есть друг,  у него под травой сильно башню сносит вместе с фундаментом. Один раз я его с трудом от рокеров отодрал: он им средний палец показал. Рокеры  потом за нами еще целый квартал гнались. Хорошо, хоть у них байков не было, а то нам бы полный пиздец пришел…
Косячки Федя привык прятать очень аккуратно.  Все больше на себе: на белье, на пижаме, на носках. Он приклеивал их скотчем к изнанке одежды.  По неопытности он как-то раз убрал траву во внутренний карман рюкзака. Отец нашел траву под предлогом того, что искал дневник с оценками сына.
Никита отругал своего ребенка, после чего ушел, и с тоски выкурил косяк сам: 

Отредактировано Федор Никитич (2025-03-10 11:31:34)

- Я как тюлень, не замерзну.
На слове «тюлень», Михайлов мягко улыбнулся:
- Большое спасибо. Но если будешь замерзать, пожалуйста, скажи. Будет плохо, если твой альтруизм выйдет тебе боком. Но… спасибо еще раз. Мне теперь намного теплее.

- Ну ты, конечно… это пить…
- Гадость, да?  - тихо рассмеялся Федор – Мазохистское питье. Несколько глотков, и забываешь обо всех проблемах и болезнях. Знаешь, была раньше такая казнь: раскаленным оловом рот заливали… Она тебе теперь не страшна.  – Федя мягко взял бутылку и хорошенько отпил из нее.
Его глаза нашли глаза собеседника. Во взгляде Федора читалось не плохо замаскированное вежливостью безразличие, а неподдельный пытливый интерес. Рукопожатие Федора было под стать всему образу – аккуратно-крепким, сухим и в меру выдержанным. Темно-карие глаза с прищуром по-прежнему не отпускали глаз нового знакомого, принуждая к эмоциональному взаимодействию.

Ты покури, а я пас. Ничего личного, но мне че-то не хочется себя для новых ощущений на детской площадке открывать. Я лучше «Дукат».
- А ты умный.  – голос звучал взвешенно: мальчик Федору понравился.

Честно говоря, опасения Феди о том, что отец хочет отправить его на мороз, не были такими уж беспочвенными. За последний год он ловко сумел доставить отцу несколько крупных проблем. Федя не скандалил и не бунтовал, он просто играючи вляпывался в разное дерьмо, разбираться с которым приходилось Никите Сергеевичу.
Наказания Федя принимал безропотно, выглядел пристыженным и виноватым. Ему было жаль огорчать отца. Искренне раскаяние, впрочем, никак не мешало ему эти наказания игнорировать. Он проворно сбегал по ночам из-под домашнего ареста, а на смену изъятому электронному хламу без труда добывал запасной. Федор всегда был начеку и имел много схронов.
Он просто не мог взять в толк, какая отцу польза от того, что он Федя, после трех часов дня будет торчать дома, пока все остальные гуляют. Или какой смысл лишать его компа? Можно подумать, отец отнимает компьютер, чтобы самому за ним сидеть. Бред.
Подобная логика приводила к тому, что иногда угашенный в хлам Федя нарывался на неприятности. Но не унывал!
Унывал только Никита Сергеевич.
Федор выпустил терпкий дым через ноздри:
- Месяца три назад, мы с другом добили пиво четыремя штакетами на двоих. Что потом было... Я помню смазано. - Михайлов посмотрел на темное небо и начал медленно отталкиваться ногами от земли, приводя качели в движение.
- В общем, пришвартовало нас тогда крепко. И мы создали творческий союз. Я художник, а он поэт. - Федя повернулся к собеседнику и снова посмотрел на него. В теплых глазах Федора было столько удовольствия от чужого тепла и внимания, что казалось, будто его взгляд окатывает нежной волной все тело сидящего рядом подростка.
- Видел, на площади у памятника клоунский нос подрисован и написано "Ленин-членин"? Так вооот.. - по лицу Федора было сложно сказать, насколько он гордится результатом - ...а потом мы звали Ульяныча на новые свершения. Ну, типа Либерте, Эгалите, Фратерните*…  А потом нас упаковали и пытались пришить "мелкое хулиганство и употребление легких наркотических веществ..."
Он выдохнул и облачко пара выпорхнуло у него между губ.
- Но мне нет шестнадцати. - он иронично изогнул бровь и сделал затяжку - Так что пока я не "мелкий хулиган", а "трудный подросток". - Федя понимал, что все эти дела мало интересуют собеседника, но заткнуться было сложно: Федор еще ни с кем не обсуждал те события, а заботливый парень, укутавший его теплой курткой вызывал в Михайлове доверие.
- Все обошлось, но меня обязали ходить к психологу. И осталось у меня еще целых восемь ходок. Хотя теперь, если подумать, психолог этот... мимо. - он перестал раскачиваться и, прижавшись ближе к румяному подростку, отпил из горлышка Свинорыловку. Федор манипулировал нежно и совершенно естественно. Это было легко: невысокий мальчик вызывал в нем какую-то низкую симпатию.
- Ты, должно быть, совсем замерз из-за меня. - не отодвигаясь, Федя текуче попытался распахнуть куртку и вернуть ее владельцу – А у тебя что интересного за последнее время было?  - Федор снял запотевшие очки и беззащитно-близоруко посмотрел в лицо собеседнику.
– Я из Болталово. Пришел. Ты где-то здесь живешь. – слова должны были звучать вопросительно, но вместо этого казались утверждением – Пусти меня, пожалуйста, в свой подъезд. Я тихо переночую на девятом этаже и утром уйду. От меня не будет проблем.

* иск.фр. Свобода, Равенство, Братство.

Провинциальный памятник был небольшим: Ильич призывал народ к борьбе за коммунизм почти с высоты человеческого роста. Вместе с тем у Вождя народов был небольшой постамент. Это препятствие требовало определенных гимнастических усилий.

На приказ невысокого мальчика Федя даже не стал кивать, он спокойно и уверенно приступил к выполнению.
"Зачем в подъезд? О! Неужели? Неужели... Господи, пусть будет так!.."
Федор одновременно и молился всем святым, и рассчитывал на свое обаяние. Пьяный Федя был вообще неотразим.
Бутылку он легко убрал за полы пальто и уютной куртки, а косяк докурил одной глубокой, отточенной затяжкой, после чего затушил его о качели.
Новый знакомый приблизился к миниатюрной женщине, что только что вышла из подъезда.
«Мать»
Федор напрягся. Он не был аутсайдером, в школе его любили. Если подумать, он мог бы позвонить кому-нибудь из своих друзей или приятелей, напроситься на ночевку. Но Федор не хотел. Было поздновато, само собой, родители друзей, которых не предупредили заранее о визите Феди, захотят узнать у Никиты Сергеевича, все ли нормально.
А все не нормально. Совсем ненормально.
Михайлов не хотел подставлять товарищей. Не хотел разговаривать с отцом. Он устал. Его нервная система, что держалась только на стимуляторах, грозилась в обозримо будущем обрушиться совсем.
Федор внимательно смотрел своим каштановым глазом за поведением невысокого мальчика. Кажется, тот пытался что-то утрясти с матерью.  Федя не пялился в упор, со стороны могло показаться, что он смотрит вообще куда-то мимо, но на самом деле, он не выпускал из вида заботливого ровесника.
Наконец, румяный парень подошел и расслабленно улыбнулся.

- Пошли, переночуешь у нас. У нас котлеты есть.
«Да, да, да! Спасибо, Боже, спасибо, да!»
Михайлов ощутил обжигающую волну счастья. Он одновременно и ждал такое развитие событий, и старался особо не надеяться на него. Последние несколько минут, Федя чуть-чуть заигрывал, полуосознанно стремясь очаровать собеседника.
- Ох!.. – Михайлов изобразил удивление. Это удалось легко, поскольку он действительно был благодарен новому знакомому и Федору хотелось остаться в его компании - …спасибо тебе. Ты мне очень помогаешь.  – последняя фраза прозвучала совсем тихо - …выручаешь.
Подросток встал, аккуратно убрал бутылку обратно в тубус и отлепил от качелей ватман с усатым Цезарем. Судьба портрета была печальна: проходя мимо мусорных баков, художник равнодушно отправил свое творчество на помойку.

Милый Федя покорно шел за своим покровителем. Поравнявшись с этим уверенным в себе человеком, Михайлов притормозил. Дверь подъезда, защищённая кодовым замком, создала естественную паузу.
- У тебя дома кто-то есть? – Федор говорил тихо: губы замерзли, потемнели и слушались плохо.
Федор надеялся, что в квартире его спасателя не было посторонних людей. Братьев, сестер, теть и бабушек. У Михайлова совсем не осталось сил на притворство. С румяным подростком они уже успели познакомиться: невысокий ровесник успел узнать, что Федор – туповатый парень с гнильцой и бутылкой за шиворотом.
Улыбаться чужим родственникам, стараясь сказаться для них воспитанным и прилежным школьником, Федя сегодня не мог.